Люди делятся, по моему мнению, на две группы - на тех, которые стремятся понимать, и на тех, которые к пониманию совершенно не стремятся. Последние ничуть не хуже первых, а первые ничем не лучше последних. Они просто совершенно разные. И те и другие выполняют свою миссию в осуществлении Божьего Промысла. Причем как преступники, так и святые могут оказаться в обеих группах. Вот почему нельзя осуждать непонимающих и превозносить понимающих. В обыденной жизни понимающий и непонимающий никогда не найдут общего языка и им лучше не пересекаться.

  Помню, как один понимающий пытался что-то втолковать непонимающему и по внимательным глазам последнего казалось, что в вышеназванный "закон" будет внесена поправка. Но вдруг глаза непонимающего побелели от ярости, он схватил пивную кружку и, замахнувшись на остолбеневшего понимающего, произнес: "Да я ж тебя ща, сволочь!" Недаром великий китаец Лао Цзы говорил: "Знающий молчит". Видимо древний мудрец реально сталкивался с непонимающими.

  И всё же есть область человеческого творчества, в которой возможно единение, пусть хоть на миг, понимающих и непонимающих - это песня, поэзия.

  Как-то поэт Сергей Попов сказал мне: "Читаю псалмы Давида - вот совершенная поэзия, никто ничего выше не написал". И действительно, когда в храме Божием читается Псалтирь, замирают в благоговейном внимании как понимающие, так и непонимающие, преображаясь во внимающих.

  И, конечно, подлинная поэзия не может не стремиться к тому, чтобы быть услышанной всеми. Уже в своих ранних стихах Сергей Попов понял это:

Обман покоя, твердости обман...
Здесь человек - под камнем бьется плоть.
И чуткий к фальши статуй хулиган
Пытается мне руки отколоть.

  "Уж, не за искусство ли для народа вы с Поповым ратуете?" - спросит кто-нибудь. Нет! "Искусство для народа" ничем не лучше "искусства для искусства", а может быть даже ещё и хуже. Безусловно, Андрея Белого я предпочту Демьяну Бедному.

  Искусство должно быть для Бога, который подобно солнцу "светит на праведных и неправедных", на понимающих и непонимающих. Отец Небесный, "Творец всяческих" любит всех, всё Свое творение, Он обращен к каждому, поэтому сущностью подлинного творчества является открытие этой изначальной любви, соединение с ней. Без Христовой любви творчество может быть впечатляющим, ошеломляющим, виртуозным, с ног сшибающим, каким угодно, но оно остается бессмысленным. Путь истинного художника - от конечных вещей к безначальному Началу любви, от конца к Началу. Это совершенно естественно потому, что безначальное Начало создает конечные вещи. Следовательно, мы должны проделать обратный путь. Только в любви - смысл потому, что лишь она одна остается после того, как сгорят все дела человеческие, исчезнут прежние небо и земля.

  Да не подумают, что автор этих строк, будучи православным священником, стремится навязать творчеству узко православные, конфессиональные рамки. Нет, роль русского Савонаролы мне не близка, да и не по плечу. Порукой тому может служить, например, то, что среди моих любимейших писателей - католики Честертон и Грэм Грин.

  Не может быть православной литературы или православной поэзии в широком культурном смысле. Православная литература и поэзия в строгом смысле составляет достояние Церкви - богослужебные тексты и церковное пение. Преподобный Иоанн Дамаскин - православный церковный гимнотворец, а Федор Достоевский - русский писатель.

  Здесь должно быть четкое разделение и не надо ничего смешивать. Даже такой выдающийся поэт, как Юрий Кузнецов потерпел в попытке такого смешения полное фиаско. Его последние вирши в стиле "а-ля Данте" читать невозможно - профессионально и мертво.

  Сергею Попову удалось, на мой взгляд, пройти по этой тончайшей грани успешно. Судите сами:

Константинопольский монах
В заолонецкие пустыни
Идёт на скользких костылях
По отрывающейся льдине.

или:

Человек на Севере немеет.
Смотрит на горящие дрова
Так, как будто в печке пламенеют
Все пустопорожние слова.

  Существует русская словесность, которая в своих лучших произведениях всегда имеет христианскую интонацию и именно в этой интонации, ненавязчивой, неназидательной, заключена вся сила религиозности воздействия. Как у Попова:

Монастыри да зоны
На русских северах,
Достаточно озона
В бараках и скитах.

  Сергей Попов - настоящий, подлинный русский поэт, один из лучших за последние десятилетия. У него есть редкий дар - никогда не устаревать. Представить его мудрым мэтром, возглавляющим литературные президиумы и дающим советы молодым, я не могу. Он, говоря словами Михаила Бахтина - личность незавершенная, всегда предстоящая самой себе. Стремление к небу обнаруживается у него уже в одном из самых ранних стихотворений "Дождь":

На небе нет ни рвов, ни котлованов,
На небе нет ни слякоти, ни луж, 
И небо не расчерчено на страны,
Но я на нем никак не удержусь.

И удивительно перекликается с этими строками стихотворение "Кресты":

А карцер так бесчеловечен -
В нем только ангелы живут,
Творят за нас с тобой молитву
И бесы души наши жгут,
Назло подсовывая бритву.

В нем столько подлинной боли, столько невыдуманного сострадания к человеку, упавшему с неба. Если мне когда-нибудь в моей пастырской практике придется столкнуться с заключенными, то я начну разговор с ними с этого стихотворения:

В большой тюрьме так мало места.
Тебя покинула невеста,
Добавив бобрику седин...

  Тема христианской любви изначально присутствовала в творчестве поэта, хотя и не всегда вполне осознанно. Но тем и ценнее:

Только лица этих женщин -
Очень грустные внутри.

  Читаем эти строки из стихотворения "Автобус" и перед мысленном взором проходит вся русская история, образно выраженная грустью женских глаз. И ведь только русская женщина, как и вся история наша - грустная. Не скажешь ведь про немецкую историю - грустная. Мрачная - да, но только не грустная. Или про английскую - злобновеселую ("вьется по ветру весёлый Роджер").

Наши бёдра, наши губы
Не для танцев, не для Кубы,
Наши синие глаза
Приголубила слеза.

  И по ассоциации вспоминаются здесь строки Велимира Хлебникова:

Словно брызнули ручьи
С синевы у Богородицы...

  А еще возникают гениальные кадры из художественного фильма "Баллада о солдате" - удаляющаяся фигура матери, которая больше никогда не обнимет своего сына.

  И как сопрягается с этим более позднее стихотворение "Мама":

Плачешь моя милая,
Слыша мой рассказ.
Ты ведь, мама, рада,
И слеза к лицу...
"Мне, сынок, не надо...
Напиши отцу."

  К этому стихотворению мы еще вернемся.

  Возможно сам поэт удивится моим ассоциациям с его "Автобусом". Это нормально - ведь еще Сократ заметил, что настоящий поэт понимает меньше, чем говорит.

  Очень дорог мне у Попова образ Дома. Поэт все время ищет свой Дом, свою настоящую семью, родню. Дом у него - часть города и воспринимается как одна из метафор последнего.

Нет, я не шел сюда с повинной,
Я догадался лишь потом:
Не скрипами и паутиной
Был страшен опустевший дом.

  До глубины души близка мне любовь поэта к Москве. Уж сколько про нее написано поэтами золотого, серебряного, бронзового, глиняного и других веков. Но Попов открывает нам свою Москву, в которой нет бессильной ноющей археологичности (ах, как хороша была Москва в прошлом, не то, что теперь). Здесь, напротив, - прозрение, утверждение незавершенной, непреходящей Москвы, Москвы - Вечного града, одинаково распростертого как в прошлое, так и в будущее. Нам очень нужно сегодня и, конечно, понадобится завтра стихотворение "Перед войной", написанное Сергеем Поповым задолго до нашей последней судьбоносной победы на Северном Кавказе. Вот строки из него:

Нам даровано молчание
На пороге у Войны,
Ну а цезарю - венчание -
Удержание страны.

  Ясно, что удерживающий цезарь может повелевать только из Москвы. После победы русского оружия над грузинскими агрессорами, которых натравливали США, наблюдая суетливость и растерянность пожилых натовских плейбоев, невольно вспоминаешь строки из стихотворения Попова "Похищение Европы":

Кому нужна ты, голая старуха,
На привокзальной площади Москвы?
Клянись! Клянись огнем Святого Духа
Через противотанковые рвы! 

  И как же отрадно сознавать, что наш мощнейший военный корабль, удерживающий натовских хищников у берегов Крыма, носит имя "Москва". Крым! Крым! Наша непреходящая боль! Всем ясно, что скоро именно эта часть русской земли станет краеугольным камнем русского будущего. И Попов в своей "Песне" призывает нас исполниться мужества в преддверии новых испытаний, пролагающих нам путь к новым победам:

Русские пьют за победу,
В каком, я не знаю году,
То ль из Берлина я еду,
То ль из под Кушки иду.

Намного раньше в стихотворении "Севастополь" он написал:

А вечный огонь над землею мерцает,
И, голосом, сверху идущим,
Матросскую песню поет и вещает
Победу в былом и грядущем.

  Былое и грядущее у Попова неразрывно, между тем и другим нет никакого различия - это единое вселенское пространство-время:

От Севастии до Севастополя
Сорок воинов по морю протопали.
Что Отступник им Юлиан,
А тем более Гудериан?!

  Подлинный поэт всегда любящий. Настоящая христианская любовь всеохватна и порой парадоксальна. Но в этой-то парадоксальности и видится свет Истины. Сколько уж оскорблений нанесла нам прошлая и настоящая Украина, а Сергей Попов находит вот такие строки:

Бедная Украина,
Во Имя отца и сына...

или в стихотворении "Юра":

А Юра - страшный западэнец -
Ещё сказал в конце концов,
Что отомстит, как древний немец,
За поражение отцов.

И мы кирнули - я и нищий...
За жизнь. За львовское кладбище.

  Способен ли Юра кирнуть за московское кладбище?! Думаю, нет. Да нам этого и не надо, ведь настоящая любовь не требует взаимности.

  Попов - человек имперский, ему не надо бороться с местечковостью и с провинциальностью, потому что у него их просто нет. Ф.М. Достоевский раз навсегда открыл закон о распростёртости всему миру русских объятий. В этой распростёртости и заключена сущность Христианства. И пульс этой вселенской любви ощущается в строках из стихотворения "Эфиопия":

Ты станешь, как я, чернокожим,
И наш эфиопский монах
В служенье, на ваше похожим,
Прогонит прожорливый страх.

  Вот нефальшивый русский голос, которого лишены наши доморощенные националисты, наивно полагающие, что своей жалкой местечковостью они спасают Россию. Они не понимают, что только в открытом размахе, обнимающем мир, и заключена подлинная сила, спасающая в "минуты роковые".

  Конечно, говоря о русском размахе, о национальном вопросе не обойтись без русско-еврейской темы. И поистине, с признаками гениальности поднимается эта тема поэтом в стихотворении "Снегири". Дорогие наши русские евреи, вы только вчитайтесь в строки:

На развалинах Империи
Сядет дудочник-еврей,
Песню грустную затянет -
Песню русских лагерей.

  Мечется ваша душа между Империей и развалинами. Но ведь и вы уже не можете жить без Великого Ивана:

Из тумана заводского
Подымается Москва -
Летом, где-то полседьмого
Зажигается глава
У Великого Ивана
Надо тьмой других столиц,-
Не сыграть на фортепьяно
Песню русских зимних птиц.

  Больше всего импонирует мне у Сергея Попова его, как ни парадоксально это прозвучит, бестемность. Нет у него одной излюбленной темы или даже нескольких. Говоря языком футбола - он универсал - может и в нападении, и в защите, и даже на воротах. Его тема - весь мир, насколько человек в состоянии его охватить. Мне всегда был близок такой подход. Это не поверхностность, как может кому-то показаться, это особенность видения ойкумены, в большей мере присущая русскому миропониманию. Попову свойственен не тематический, а ценностный подход. Поэтому на первый план у него выходят архетипы вселенского бытия: мужчина, женщина, отец, мать, семья, родня, страна, земля, небо.

  В нашем сегодняшнем мире идет страшная война, последствия которой гибельнее ядерной катастрофы и всех "жидо-масонских" заговоров. Речь идет о войне полов, половой революции. Мужчины и женщины стремительно теряют свою природу, бунтуя против Богом установленной иерархии. Легче всего и неправильнее всего занять позицию: "все мужчины сво..." или "все женщины су...". Мир и все мы, женщины и мужчины, духовно больны. Это хорошо понимает Церковь и, слава Богу, понимают некоторые поэты. Попов - один из таких. Выше я уже говорил о стихотворении "Автобус". В стихотворении "Рай" Попов свидетельствует о своей вере в восстановлении подлинной женской природы:

Но постепенно женщина придет
И приведет детей и внуков наших - 
Звериный заволнуется народ
И побежит встречать своих домашних.

Не забывает он и об отце. Сколько грязи вылито на отцовство! И ведь не скажешь, что совсем незаслуженно:

Отца мы выгнали
Отца мы выперли
Что было - выпили
А слёзы вытерли
Вот брошу пить,
Пойду искать отца
И землю рыть
До самого конца.

  Вспомните окончание стихотворения "Мама": "Мне, сынок, не надо... Напиши отцу".

  Но, пожалуй, лучшей реабилитацией отчего начала является стихотворение "Родительская Суббота". Оно - про пехоту, состоящую из сбывшихся и, в основном, из не сбывшихся отцов, которым едва стукнуло восемнадцать лет. Привожу его целиком:

На Родительскую Субботу
Полагается помянуть...
А особенно ту пехоту,
Что внезапно отправилась в путь,
Неотпетую, непрощенную
В окружении красных снегов,
А особенно некрещеную - 
Всю, что нас спасла от врагов.

  И сегодня моряки "Курска" и десантники псковской роты подтверждают, что не перевелись еще в России достойные отцы.

  Исцеление возможно только при условии осознания мужчинами и женщинами того, что они потеряли. Может быть, для многих это понимание и прозрение придут поздно и причинят невыразимую боль. Но это, поверьте, благая боль, ведущая к покаянию, а значит - к спасению души! Эту покаянную спасающую боль потрясающе выразил Сергей Попов в стихотворении "Семейные тайны":

Где вы живете, семейные тайны -
В старых альбомах, святых образах,
В письмах, потерянных где-то случайно,
Или в заплаканных детских глазах.

  Нам, понимающим и непонимающим, мужчинам и женщинам, надо определиться со своей свободой. В своем раннем стихотворении Сергей Попов написал:

Среди крыш, покрытых цинком,
В переулках тихой Ялты,
Между церковью и цирком
Что, приятель, потерял ты?

........................
........................

Ничего нет в этом мире
Непонятней, чем свобода.

  Нынешнему Сергею Попову открылось, что постичь тайну свободы - это значит довериться Богу, сотворившему свободу, это значит проделать путь от конца к Началу: 

На попутных электричках путь времён преодолим,

А конечная, надеюсь, - Новый Иерусалим.